Сумерки в Берлине

На вопрос моего вновь обретенного через 30 лет брата:»Хотите ли посмотреть вечерний Берлин?» отвечать было некогда — мы уже неслись к машине. Сумерки спускались на город не спеша, позволяя еще уловить объективом фотоаппарата лужайки темнеющего парка Тиргартен.

Ссылки в тему:
Фрау и много-много ботинок
Сага о скрещенных мечах

«Нам надо торопиться!» — мой берлинский родственник безошибочно лавировал между машинами, все прибавляя скорость.
«Куда мы так летим, мы что, на поезд опаздываем?» — заныла я, в отчаянии, что не могу как следует разглядеть красоты немецкой столицы.
Мой брат как-то странно посмотрел на меня. «На поезд? — Пожалуй…»

Машина влетела на тенистую берлинскую улицу в обычном жилом районе и остановилась у обочины. Мы недоуменно оглядывались по сторонам. Добротные многоэтажные жилые дома вдоль дороги освещались постепенно зажигающимися окнами, люди возвращались с работы.

Во дворе стояло странное сооружение, издали чем-то напомнившее подмосковные детские горки. Мы опоздали. Поезд ушел без нас. Последний вагон увозил в последний путь все еще живых, но уже безымянных, уже безликих. Мы стояли на рельсах и смотрели вслед.

Малоизвестный мемориал в память о евреях, погибших в Катастрофе. Сухой перечень цифр и городов. Депортировано столько-то в Аушвиц. Столько-то в Ригу. Столько-то в Дахау. И так далее, и тому подобное. Сверху донизу исписана простая стелла — стена цвета запекшейся крови. «Почему в Ригу» — только и могла произнести я — и сама вдруг вспомнила — «детский лагерь Саласпилс, кто увидел — не забудет…»

Обычно туристам показывают мемориал на площади. Над бывшей рейхканцелярией теперь наставлены бетонные кубы, параллепипеды, на них усаживаются влюбленные, играют дети, наверное, в этом и был творческий замысел. Туда мы не пошли.

«Пойдемте, мы должны увидеть еще кое-что до наступления темноты.» Наш семейный гид (лучший из экскурсоводов, спасибо, Яник!) указывал куда-то наверх. Обычные таблички на столбах вдоль улицы, на которых часто пишут о достопримечательностях.

Мы же не читаем по-немецки! — «Ничего, там поймете». И действительно — слова Юдише и апотекен не нуждались в переводе. «Евреям запрещается работать аптекарями. зубными техниками, врачами,» и т.д. Так это начиналось в Берлине. И ниже — высоко, высоко и совсем мелкими буквами — «Эти таблички повествуют о преследовании евреев нацистским режимом в 1933-1945г.г.»

Мы переходили от столба к столбу, задирая головы. Клетка для канарейки.

Рассказ еврейки, берлинской жительницы. «Власти запретили евреям держать домашних животных. Мой муж не мог расстаться со своей канарейкой. На него донесли соседи. Его забрали. После долгого времени мучительной неизвестности и бесплодных попыток выяснить его судьбу, нам удалось за 3 рейхсмарки получить в гестапо урну с прахом моего мужа.

 

Я не читаю по-немецки, но я храню эти фотографии. Кто умеет, переводите, пожалуйста.

Здесь и так все понятно. Особенно — Сердечно, Добро пожаловать!

 

Ночной Берлин был полон чудес.

 

Диковинные звери, зачем-то набитые камнями.

 

Рыбы, живущие на деревьях.

 

И птицы… Вам хорошо виден этот орел на берлинском здании под номером 48?

Грозная красота ночного Рейхстага.

Музейный квартал, величественный Берлинский Собор.

 

Музыка немецкого варьете (ФридрихштадтПалас), нереальные ноги актрис, кое-как помогающие отвлечься от почти эсэсовских пилоток у них на головах. О кабаRе, о кабаRее…

И вдруг ударившая по мозгам музыка русского зарубежья, в заплеванном и единственном грязном квартале в бывшем восточном Берлине.

Потом, уже при дневном свете мы сфотографировали Еврейский Музей.

Кто-то видит в этих разломах треснувшую звезду Давида, кто-то — изувеченное человечество. О Музее нельзя рассказывать, там надо быть, прочувствовать и прожить несколько часов, остаться в пустом каменном ассиметричном колодце с маленькой щелочкой дневного света на недоступной высоте и увидеть на стене искаженные тени своих близких, услышать звук захлопнутой двери и вдруг остаться в полной темноте…

Вся экспозиция и сама архитектура призваны воздействовать эмоционально на каждого по-своему. Архитектор Даниель Либескинд должен получать призы не за архитектуру, а за психологическое воздействие на душу.

Мы приходили в себя уже за столом у моей клязьминско-берлинской тети, уставленным блюдами национальной немецкой кухни, как то: фаршированная рыба с хреном, холодец куриный, бульончик с блинчиками и кисло-сладкое мясо. Мы говорили и не могли наговориться, вспоминая вдруг выплывших из небытия предков из семейных альбомов, обсуждая разбросанных по всему миру потомков нашего дружного семейного клана, и мы выпивали под вечный тост, звучащий на всех наших семейных встречах — в Америке, в России, в Англии, в Израиле и Германии.

Лехаим!
За жизнь!
Амен.