«Я не участвую в войне, война участвует во мне…»
Вот примерно этими словами Юрия Левитанского могла бы я охарактеризовать свое ощущение от премьеры Брехтовской Мамаши Кураж в Гешере.
Мотив нынешнего фестиваля в Яффо — She stage — женщина и сцена.
В этом спектакле, как на подбор, сошлись три театральных женских ипостаси — режиссер (молодая и очень продуктивная израильтянка, работающая в Германии, Сапир Хеллер ), актриса ( ведущая актриса Гешера, наконец вернувшаяся на родную сцену Евгения Додина) и наконец главная героиня пьесы Бертольда Брехта маркитантка Анна Фирлинг, за свою безбашенность прозванная Мамаша Кураж.
Как пел вместе со всем израильским подпевающим народом Арик Айнштейн? Коль эхад роце шалом ахшав, каждый хочет мира прямо сейчас, если не сейчас, то завтра, а если не завтра — то когда? когда будет поздно?
Брехт наверняка надеялся, что показывая абсурд и бессмысленность войны, можно предотвратить будущие катастрофы.. Эх, где ты скрылась волшебная сила искусства… Да и существовала ли когда-то?
Принципы Эпического театра Брехта противоречат системе Станиславского, где зритель должен как бы находиться внутри действа, «восклицать и плакать» вместе с героями, переживая тем самым нравственное очищение. Бертольд Брехт не хотел такого наивного зрителя. Его театральная школа пыталась заставить зрителя следить за действием отстраненно, отчужденно, для того, чтобы быть думающим и взвешивающим беспристрастным судьей и вынести свое собственное суждение (скорее Осуждение), оставаясь в стороне, хорошо понимая, что все происходящее на сцене — это условность, театр, лицедейство.
И хотя в постановке очень чувствовался Брехтовский дух ( и непременные плакаты, и зонги — драматические арии с кратким содержанием сюжета, и потрясающая характерная сценография), как мне показалось, главного настроения отчуждения и восприятия происходящего как вымышленной условности не было ни у кого в зале. Не может этого быть у израильского зрителя. Время года у нас война, она меняет всех и всё кругом независимо от политических убеждений, гендерных различий и культурных пристрастий.
Действие пьесы происходит в 17 веке… Сама пьеса написана в 1939г.
Это уже тогда при звуке пушечных залпов мы стали говорить «Перемирие продолжается?»
Конечно, по Брехту зритель должен понимать, что все это где-то там, не здесь, и все конфликты будут предотвращены, и войны более не будут развязаны, если мы воспримем правильно весь абсурд и всё горе, и больше не станем взывать Вставай, Страна огромная.
Вот здесь и вступает Станиславский, и зал молча кричит и плачет про себя — Не ВЕРЮ! И Страна не огромная, и опять и опять надо идти на смертный бой.
Каждый хочет мира прямо сейчас…
Но вернемся к сценическому воплощению и перевоплощению актеров.
Лишним все равно не будет ещё и раз восхититься Женей Додиной. Безусловно, режиссер задает тон и вектор. Но только от актрисы зависит, кого увидит на сцене зритель. Я видела и соблазнительную жизнерадостную пока еще маркитантку, для кого война как мать родна, пока все ее дети рядом и товар бойко расходится, и безмерно уставшую торговку с Черкизовского рынка, в неизменном пуховике, с нелепым помпоном на шапке и ненавистью в глазах, и скорбную куклу-марионетку Пьеро, повисшую на отпущенных вдруг веревочках, растерявшую весь свой кураж…
И ещё один женский образ хотелось бы отметить, в исполнении Никиты Гольдмана. Этого молодого актера, недавнего репатрианта, я приметила уже давно, сразу же после выхода его на сцене в Анне Карениной , поставленной Туминасом. Там был странный персонаж или призрак без слов, но было что-то в его скудных движениях очень говорящее, какой-то скрытый смысл или предвестие беды. Ещё на самой первой для него гешеровской пресс-конференции, когда все спешили взять интервью у ведущих актеров, я побеседовала именно с Никитой и нахально обещала ему много ролей — так мне казалось тогда и так случилось! Пластика, выразительность в языке тела заставляют поверить, что собственно слов ни на немецком, ни на иврите, ни на каком другом языке и не нужно, и именно так и не иначе необходимо выразить бессилие, бесправность и весь ужас жертв войны.
Что ж, театр Гешер вновь заставил испытать катарсис, причастность и вовлечение, не выполнив главный завет Брехта «отчуждаться» от происходящего на сцене.
Но что ж поделать, если и пушки нашего полка не отгремели, и маркитантка не так юна, и война участвует во мне…
Фото тщательно отобраны у Lev Olga Gelfand
Огромный Мир 